Название: Хэмпстед-хит
Размер: мини, 1746 слов
Фандом: Strike Back/Ответный удар
Пейринг/Персонажи: Лекси Портер, Лейла Томпсон, Дженни Коллинсон, Джон Портер, упоминается Хью Коллинсон
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: все люди переживают потери по-разному
Примечание/Предупреждение: 11 ноября в Великобритании — День памяти. Все, от королевы до последнего бродяги, прикалывают к одежде красные искусственные маки.
читать дальшеЛейла Томпсон ненавидит район Хэмпстед-хит — нелепый, размазанный по огромной территории, с уродливыми общественными постройками, китайскими забегаловками и развешанным прямо на улицах сырым бельем. Органы опеки и попечительства боро Камден находятся именно здесь.
По темному асфальту Саутхилл авеню расплывается под дождем переливчатое бензиновое пятно. Пахнет цветущими розами, скверным выхлопом и жареным тестом. У Лейлы сломалась крупная медная застежка на новом модном пальто, мокрый ветер забирается под блузку, на животе вспухают мелкие жесткие мурашки. Лекси боится и все время ноет.
— Я есть хочу.
— Я тоже. Потом «К Томми» сходим.
— Я в МакДональдс хочу.
— Помолчи, пожалуйста, — просит Лейла. Она нервничает. — Мы опаздываем. Нас сейчас и так никуда не пустят, и пойдем, куда захотим.
— А куда мы идем?
— Мы идем, чтобы полтора часа слушать рассказы социальных работников о том, как я буду тебя кормить, одевать, обувать и обучать, а ты будешь мне хамить и воровать деньги из буфета...
— Я не буду.
— Ну конечно, ты не будешь. Толстые тетеньки в фиолетовых свитерах лучше знают, они специально для этого долго учились и отрабатывали приемы на живых людях. Будешь!
— Сказала — не буду! Не буду!
Лейла смотрит, как она стоит посреди улицы — злая, стриженая и гадкая: шнурок на левом ботинке рваный, молния на куртке разошлась, рюкзак сполз с плеча. Ветер хлещет влажной пылью. Начинают оборачиваться люди.
— Слушай, умница, — говорит Лейла. Ветер оттягивает сумку под левым локтем. — Если мы друг другу не подходим — скажем, я тебе не нравлюсь или еще что-то, — так давай по-хорошему расставаться сейчас, пока до органов опеки не дошли. А то потом начнется — совместно нажитое да права наследования, не разберешься. Вот я бы не хотела прожить всю свою жизнь с женщиной без капли чувства юмора. А ты?
— В смысле?
— В смысле, у меня нет буфета. Но есть весьма своеобразная манера задевать и... назовем это «подкалывать». В целях формирования устойчивой линии обороны. Ну, ты идешь или что?
— Иду.
— Денег, кстати, тоже нет. Почти совсем. Мне дорого обходится этот процесс, с трудом хватает на выплаты за дом. Когда будет подтверждение опекунства, попробую перекредитоваться. В общем, сейчас будет какое-то время трудно с деньгами.
— Это ничего. Я летом в лагере работала.
— Работала — это хорошо. Так. Значит, я внутрь, а ты пытаешься не сбежать, пока я не выйду. Вопросы?
— Не-е.
— Давай.
Двадцать минут Лейла смотрит в грязное окно на Саутхилл авеню. Когда площадь по странной овальной траектории огибает трамвай, стекла в деревянных облезлых рамах вздрагивают, тонкие пластинки отвалившейся краски подпрыгивают на широком и тоже расслоившемся подоконнике. Потом Лейла рисует в тетрадке чертиков. Потом пентаграмму и схему антенны. Потом спрашивает:
— Извините... а можно сейчас уйти?
— Э... можно, — растерянно отвечает толстая раскрасневшаяся дама. Фиолетовый трикотаж обтягивает все три жировые складки, свисающие над поясом юбки, и она напоминает гусеницу, вставшую на задние ножки. Интересно, о чем это она говорила, что так распереживалась?
— Можно мне бумажку, что я здесь была?
— Э... Да, подождите до конца занятия, пожалуйста...
— Извините. Я хочу уйти сейчас. Можно мне не ждать?
— Э...
Откуда-то выскакивает другая дама, тоже многослойная и отчаянно румяная. «Коллективный экстаз у них там, что ли?»,— лениво думает Лейла. Дама громко, возмущенно шепчет:
— Не отвлекайте других! Я сейчас вам все сделаю.
— Спасибо, — говорит Лейла. Почему-то у дамы шепотом получается громче, чем у Лейлы в голос.
На деревянных крашеных дверях красуются щит Марса и венерино зеркало. Такие же значки рисовала на ботанике в шестом классе тяжелая, коротко стриженная биологичка мисс Краунфальд. Лейла фыркает.
В туалете распахнуто окно, на полу липкие и пахучие лепестки — в Лондоне цветут розы. Лейла ставит сумку на подоконник, запихивает важную бумажку в пластиковую папку, чтобы не помялась, и умывается, закатав рукава: плещет несколько раз холодной хлорированной водой в лицо, вытирается локтем. Ресницы слиплись и кажутся совсем черными.
***
— Ну, вот тут у меня гостиная. А здесь тогда будет детская. Но потом. Кровати пока нет, и, честно говоря, купить не на что. В ближайшее время крупных покупок не планируется. Будешь спать на диване.
— Круто.
— Почему?
— У меня раньше не было дивана.
— У меня тоже.
Лейла убирает остатки ужина в холодильник, пинком закрывает посудомойку и возит зачем-то пальцем по прохладному стеклу окна. Надо бы помыть, но лень. И некогда. Лекси за спиной деликатно сопит.
— Что не спим? Непривычно?
— Да я подумала, может, помочь?
— Ага. Полы натри, стены побели, окна помой и семь розовых кустов посади. Чай будешь?
— С сахаром?
— Нет, сахара нет. С медом будешь?
— Буду. А почему сахара нет?
— Так. Кончился. А может, и не было. Не хрюкай, пожалуйста.
— А как?
— Не хрюкая.
— Что ты придираешься...
В бумажный абажур залетела муха и бьется об тонкие проволочные ребра. К полуночи в сквере резко, разом смолкают все птицы.
***
Первый раз в Хэмпстед-Хит Александра Портер приехала в декабре, с отцом.
Капал мелкий противный дождь, холодная вода была прозрачной. Создавалось странное ощущение, что зеркало ледникового озера висит над дном, между крутыми берегами, нигде не касаясь земли. Папа постоял у края, прищурился, расстегнул куртку и начал стягивать свитер. Лекси посмотрела на него и тоже стала молча разматывать шарф. Он схватил ее за руку.
— Стой! Ты что делаешь?
— Я с тобой.
— Нет. Я просто хотел искупаться. Подожди меня здесь, я быстро.
— Нет!!! Я тоже с тобой!!! — Когда отец подхватил ее на руки, нос уже заложило от обиды и дрожала нижняя губа. Мама всегда говорила ему: «Джон! Когда ты сходишь с ребенком к врачу? Джон, она такая нервная, это все из-за тебя, из-за того, что тебя вечно нет дома, ты слушаешь меня, черт подери, Джон?!»
— Тише, тише... тш-ш-ш... малыш... Ну вот, опять губка дрожит. Это ничего, ничего, пройдет. Главное, чтобы глаз не дергался. У меня вот дергался почти до школы. Да и до сих пор дергается, если честно. Иногда.
— Ты же говорил, ты мне сказал, что не будет просто так запретов, ты мне обещал!
— Подожди, послушай меня…
— Я с тобой.
— Послушай меня…
— Я все равно с тобой. Я с тобой! Я с тобой!
— Да со мной ты, со мной. Никуда ты от меня не денешься. Успокойся. Все. Тихо. Ну стыдно же такому взрослому человеку плакать, стыдно. Послушай меня. Ну, вот так уж получилось, что меня очень долго не было, и мы с тобой встретились уже взрослыми людьми, да? Да. У нас у каждого уже была своя какая-то жизнь, она вот так сразу — «бах!» — закончиться не может, за один день. Не получится. Мы с тобой тащим же за собой что-то такое из своей прошлой жизни, да? Что-то совсем свое. Ну, вот медвежонок твой, да? Я же не претендую на твоего медвежонка, правильно? Это твоя игрушка, ты про нее что-то там свое знаешь, помнишь... Я же не требую, чтобы ты со мной делилась.
— Да. Ну, ты если хочешь, я тебе расскажу.
— Хочу. И обязательно расскажешь. И я тебе расскажу. Смотри, это места, где прошло очень много моего времени. Очень хорошего времени, счастливого. Я здесь был с друзьями, очень близкими, с братьями. И так получилось, что ребята меня оставили. Ну, как сказать… ушли. Мы больше никогда не сможем увидеться. И мне очень больно от этого, понимаешь? Очень-очень больно. Я хотел сейчас это отключить…. Не знаю, смыть, может быть. Но ты мне тут не поможешь. Ну что, отпустишь меня? Подождешь здесь?
— А ты не утонешь?
— Ну конечно нет.
— Ты вернешься?
— Я вернусь.
— А ты не заболеешь?
— Нет, я не заболею. Отпускаешь? Можно?
— Ну иди. Только быстро, ладно?
Озеро казалось твердым. Лекси подошла к краю, волна захлестнула левый ботинок. Папа резко вошел в воду, выдохнул и нырнул вперед и вниз. На илистом дне лежали еще не побуревшие листья, его тень растянулась на них продолговатым темным пятном. Лекси отвернулась и пошла за папиной курткой, выпрямилась, прижимая ее к животу, и встала на цыпочки, вслушиваясь в плеск воды и странный звук, похожий на сдержанное рычание — папа всегда так рычал, когда мама начинала кричать. Но мамы здесь не было. Папа вынырнул, тяжело дыша, выбрался на мелководье и остановился там, согнувшись, уперев ладони в колени и закусив зачем-то цепочку с жетоном на шее. Потом поднял голову и встретился с ней взглядом. Лекси шагнула вперед и протянула ему куртку:
— Это вроде как сунуть пальцы в розетку, да? Ты теперь понял, что так делать нельзя?
В машине она согрелась и задремала. Начинало темнеть, грузовики на трассе выглядели как гигантские улитки на новогоднем карнавале, с нарядными лампочками на рожках.
***
Дженни Коллинсон, молодая вдова, не любит Хэмпстед-Хит. Это чертовски далеко, на самой окраине, и ехать туда часа три: как ни выбирай время, обязательно встрянешь в пробку с бесчисленными мигрантами, возвращающимися вечерами на свои окраины. Дженни ходит гулять в Гайд-парк или Кенсингтонский сад. Это Хью зачем-то каждые выходные ездил на север города, тратил полдня на дорогу, чтобы пару часов промерзнуть на ветру. Дженни даже как-то в сердцах сказала ему, что если он заглядывается на жену Джона Портера, было бы правильнее гулять с ней, а не с ним самим. Или хотя бы послать цветы.
— Дорогая, я женился на женщине с отменным чувством юмора, — засмеялся Хью, поцеловал ее в нос и уехал. В Хэмпстед-Хит. Была суббота.
В день памяти Дженни прикалывает маленький пластиковый мак к воротнику пальто и идет гулять в Кенсигтон. Определенно, в Кенгсинтон. Даже когда она бездумно спускается в метро и выходит на Голдерс грин, направляясь к автобусной остановке, она все еще не собирается в Хэмпстед-хит.
Некрасивая девочка-подросток с длинным носом, в синей форме частной школы и с голыми коленками стоит у озера и молча смотрит в воду.
Дженни поправляет шейный платок. Потом мак. Потом сумку и сережку в правом ухе.
— Ты не простынешь?
— У меня уже есть опекун, спасибо.
— Лекси, послушай... Тогда все случилось так внезапно... Я была напугана, абсолютно потеряна, Хью был всей моей жизнью, и вдруг я осталась одна.... Конечно, я должна была оставить тебя в доме, я должна была...
Лекси поворачивается и протягивает руку. Дженни вздрагивает, но она всего лишь аккуратно гладит ее по рукаву пальто:
— Был? А теперь, значит, перестал?
— Лекси, — кричит женщина в темно-синем пальто с таким же, как у Дженни, маленьким пластиковым маком на воротнике. — Лекси! Надень куртку! Ты будешь хот-дог?
— Сейчас иду, — тихо отвечает девочка, внимательно глядя Дженни в лицо. — Cейчас иду.
Дженни почему-то обращает внимание на то, что мака она не носит.
— Лекси...
— Вы напрасно приехали, миссис Коллинсон. Для вас вода слишком холодная. До свидания.
— Что? — спрашивает Дженни, комкая перчатки. И еще раз: — Что?
Размер: мини, 1746 слов
Фандом: Strike Back/Ответный удар
Пейринг/Персонажи: Лекси Портер, Лейла Томпсон, Дженни Коллинсон, Джон Портер, упоминается Хью Коллинсон
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: все люди переживают потери по-разному
Примечание/Предупреждение: 11 ноября в Великобритании — День памяти. Все, от королевы до последнего бродяги, прикалывают к одежде красные искусственные маки.
читать дальшеЛейла Томпсон ненавидит район Хэмпстед-хит — нелепый, размазанный по огромной территории, с уродливыми общественными постройками, китайскими забегаловками и развешанным прямо на улицах сырым бельем. Органы опеки и попечительства боро Камден находятся именно здесь.
По темному асфальту Саутхилл авеню расплывается под дождем переливчатое бензиновое пятно. Пахнет цветущими розами, скверным выхлопом и жареным тестом. У Лейлы сломалась крупная медная застежка на новом модном пальто, мокрый ветер забирается под блузку, на животе вспухают мелкие жесткие мурашки. Лекси боится и все время ноет.
— Я есть хочу.
— Я тоже. Потом «К Томми» сходим.
— Я в МакДональдс хочу.
— Помолчи, пожалуйста, — просит Лейла. Она нервничает. — Мы опаздываем. Нас сейчас и так никуда не пустят, и пойдем, куда захотим.
— А куда мы идем?
— Мы идем, чтобы полтора часа слушать рассказы социальных работников о том, как я буду тебя кормить, одевать, обувать и обучать, а ты будешь мне хамить и воровать деньги из буфета...
— Я не буду.
— Ну конечно, ты не будешь. Толстые тетеньки в фиолетовых свитерах лучше знают, они специально для этого долго учились и отрабатывали приемы на живых людях. Будешь!
— Сказала — не буду! Не буду!
Лейла смотрит, как она стоит посреди улицы — злая, стриженая и гадкая: шнурок на левом ботинке рваный, молния на куртке разошлась, рюкзак сполз с плеча. Ветер хлещет влажной пылью. Начинают оборачиваться люди.
— Слушай, умница, — говорит Лейла. Ветер оттягивает сумку под левым локтем. — Если мы друг другу не подходим — скажем, я тебе не нравлюсь или еще что-то, — так давай по-хорошему расставаться сейчас, пока до органов опеки не дошли. А то потом начнется — совместно нажитое да права наследования, не разберешься. Вот я бы не хотела прожить всю свою жизнь с женщиной без капли чувства юмора. А ты?
— В смысле?
— В смысле, у меня нет буфета. Но есть весьма своеобразная манера задевать и... назовем это «подкалывать». В целях формирования устойчивой линии обороны. Ну, ты идешь или что?
— Иду.
— Денег, кстати, тоже нет. Почти совсем. Мне дорого обходится этот процесс, с трудом хватает на выплаты за дом. Когда будет подтверждение опекунства, попробую перекредитоваться. В общем, сейчас будет какое-то время трудно с деньгами.
— Это ничего. Я летом в лагере работала.
— Работала — это хорошо. Так. Значит, я внутрь, а ты пытаешься не сбежать, пока я не выйду. Вопросы?
— Не-е.
— Давай.
Двадцать минут Лейла смотрит в грязное окно на Саутхилл авеню. Когда площадь по странной овальной траектории огибает трамвай, стекла в деревянных облезлых рамах вздрагивают, тонкие пластинки отвалившейся краски подпрыгивают на широком и тоже расслоившемся подоконнике. Потом Лейла рисует в тетрадке чертиков. Потом пентаграмму и схему антенны. Потом спрашивает:
— Извините... а можно сейчас уйти?
— Э... можно, — растерянно отвечает толстая раскрасневшаяся дама. Фиолетовый трикотаж обтягивает все три жировые складки, свисающие над поясом юбки, и она напоминает гусеницу, вставшую на задние ножки. Интересно, о чем это она говорила, что так распереживалась?
— Можно мне бумажку, что я здесь была?
— Э... Да, подождите до конца занятия, пожалуйста...
— Извините. Я хочу уйти сейчас. Можно мне не ждать?
— Э...
Откуда-то выскакивает другая дама, тоже многослойная и отчаянно румяная. «Коллективный экстаз у них там, что ли?»,— лениво думает Лейла. Дама громко, возмущенно шепчет:
— Не отвлекайте других! Я сейчас вам все сделаю.
— Спасибо, — говорит Лейла. Почему-то у дамы шепотом получается громче, чем у Лейлы в голос.
На деревянных крашеных дверях красуются щит Марса и венерино зеркало. Такие же значки рисовала на ботанике в шестом классе тяжелая, коротко стриженная биологичка мисс Краунфальд. Лейла фыркает.
В туалете распахнуто окно, на полу липкие и пахучие лепестки — в Лондоне цветут розы. Лейла ставит сумку на подоконник, запихивает важную бумажку в пластиковую папку, чтобы не помялась, и умывается, закатав рукава: плещет несколько раз холодной хлорированной водой в лицо, вытирается локтем. Ресницы слиплись и кажутся совсем черными.
***
— Ну, вот тут у меня гостиная. А здесь тогда будет детская. Но потом. Кровати пока нет, и, честно говоря, купить не на что. В ближайшее время крупных покупок не планируется. Будешь спать на диване.
— Круто.
— Почему?
— У меня раньше не было дивана.
— У меня тоже.
Лейла убирает остатки ужина в холодильник, пинком закрывает посудомойку и возит зачем-то пальцем по прохладному стеклу окна. Надо бы помыть, но лень. И некогда. Лекси за спиной деликатно сопит.
— Что не спим? Непривычно?
— Да я подумала, может, помочь?
— Ага. Полы натри, стены побели, окна помой и семь розовых кустов посади. Чай будешь?
— С сахаром?
— Нет, сахара нет. С медом будешь?
— Буду. А почему сахара нет?
— Так. Кончился. А может, и не было. Не хрюкай, пожалуйста.
— А как?
— Не хрюкая.
— Что ты придираешься...
В бумажный абажур залетела муха и бьется об тонкие проволочные ребра. К полуночи в сквере резко, разом смолкают все птицы.
***
Первый раз в Хэмпстед-Хит Александра Портер приехала в декабре, с отцом.
Капал мелкий противный дождь, холодная вода была прозрачной. Создавалось странное ощущение, что зеркало ледникового озера висит над дном, между крутыми берегами, нигде не касаясь земли. Папа постоял у края, прищурился, расстегнул куртку и начал стягивать свитер. Лекси посмотрела на него и тоже стала молча разматывать шарф. Он схватил ее за руку.
— Стой! Ты что делаешь?
— Я с тобой.
— Нет. Я просто хотел искупаться. Подожди меня здесь, я быстро.
— Нет!!! Я тоже с тобой!!! — Когда отец подхватил ее на руки, нос уже заложило от обиды и дрожала нижняя губа. Мама всегда говорила ему: «Джон! Когда ты сходишь с ребенком к врачу? Джон, она такая нервная, это все из-за тебя, из-за того, что тебя вечно нет дома, ты слушаешь меня, черт подери, Джон?!»
— Тише, тише... тш-ш-ш... малыш... Ну вот, опять губка дрожит. Это ничего, ничего, пройдет. Главное, чтобы глаз не дергался. У меня вот дергался почти до школы. Да и до сих пор дергается, если честно. Иногда.
— Ты же говорил, ты мне сказал, что не будет просто так запретов, ты мне обещал!
— Подожди, послушай меня…
— Я с тобой.
— Послушай меня…
— Я все равно с тобой. Я с тобой! Я с тобой!
— Да со мной ты, со мной. Никуда ты от меня не денешься. Успокойся. Все. Тихо. Ну стыдно же такому взрослому человеку плакать, стыдно. Послушай меня. Ну, вот так уж получилось, что меня очень долго не было, и мы с тобой встретились уже взрослыми людьми, да? Да. У нас у каждого уже была своя какая-то жизнь, она вот так сразу — «бах!» — закончиться не может, за один день. Не получится. Мы с тобой тащим же за собой что-то такое из своей прошлой жизни, да? Что-то совсем свое. Ну, вот медвежонок твой, да? Я же не претендую на твоего медвежонка, правильно? Это твоя игрушка, ты про нее что-то там свое знаешь, помнишь... Я же не требую, чтобы ты со мной делилась.
— Да. Ну, ты если хочешь, я тебе расскажу.
— Хочу. И обязательно расскажешь. И я тебе расскажу. Смотри, это места, где прошло очень много моего времени. Очень хорошего времени, счастливого. Я здесь был с друзьями, очень близкими, с братьями. И так получилось, что ребята меня оставили. Ну, как сказать… ушли. Мы больше никогда не сможем увидеться. И мне очень больно от этого, понимаешь? Очень-очень больно. Я хотел сейчас это отключить…. Не знаю, смыть, может быть. Но ты мне тут не поможешь. Ну что, отпустишь меня? Подождешь здесь?
— А ты не утонешь?
— Ну конечно нет.
— Ты вернешься?
— Я вернусь.
— А ты не заболеешь?
— Нет, я не заболею. Отпускаешь? Можно?
— Ну иди. Только быстро, ладно?
Озеро казалось твердым. Лекси подошла к краю, волна захлестнула левый ботинок. Папа резко вошел в воду, выдохнул и нырнул вперед и вниз. На илистом дне лежали еще не побуревшие листья, его тень растянулась на них продолговатым темным пятном. Лекси отвернулась и пошла за папиной курткой, выпрямилась, прижимая ее к животу, и встала на цыпочки, вслушиваясь в плеск воды и странный звук, похожий на сдержанное рычание — папа всегда так рычал, когда мама начинала кричать. Но мамы здесь не было. Папа вынырнул, тяжело дыша, выбрался на мелководье и остановился там, согнувшись, уперев ладони в колени и закусив зачем-то цепочку с жетоном на шее. Потом поднял голову и встретился с ней взглядом. Лекси шагнула вперед и протянула ему куртку:
— Это вроде как сунуть пальцы в розетку, да? Ты теперь понял, что так делать нельзя?
В машине она согрелась и задремала. Начинало темнеть, грузовики на трассе выглядели как гигантские улитки на новогоднем карнавале, с нарядными лампочками на рожках.
***
Дженни Коллинсон, молодая вдова, не любит Хэмпстед-Хит. Это чертовски далеко, на самой окраине, и ехать туда часа три: как ни выбирай время, обязательно встрянешь в пробку с бесчисленными мигрантами, возвращающимися вечерами на свои окраины. Дженни ходит гулять в Гайд-парк или Кенсингтонский сад. Это Хью зачем-то каждые выходные ездил на север города, тратил полдня на дорогу, чтобы пару часов промерзнуть на ветру. Дженни даже как-то в сердцах сказала ему, что если он заглядывается на жену Джона Портера, было бы правильнее гулять с ней, а не с ним самим. Или хотя бы послать цветы.
— Дорогая, я женился на женщине с отменным чувством юмора, — засмеялся Хью, поцеловал ее в нос и уехал. В Хэмпстед-Хит. Была суббота.
В день памяти Дженни прикалывает маленький пластиковый мак к воротнику пальто и идет гулять в Кенсигтон. Определенно, в Кенгсинтон. Даже когда она бездумно спускается в метро и выходит на Голдерс грин, направляясь к автобусной остановке, она все еще не собирается в Хэмпстед-хит.
Некрасивая девочка-подросток с длинным носом, в синей форме частной школы и с голыми коленками стоит у озера и молча смотрит в воду.
Дженни поправляет шейный платок. Потом мак. Потом сумку и сережку в правом ухе.
— Ты не простынешь?
— У меня уже есть опекун, спасибо.
— Лекси, послушай... Тогда все случилось так внезапно... Я была напугана, абсолютно потеряна, Хью был всей моей жизнью, и вдруг я осталась одна.... Конечно, я должна была оставить тебя в доме, я должна была...
Лекси поворачивается и протягивает руку. Дженни вздрагивает, но она всего лишь аккуратно гладит ее по рукаву пальто:
— Был? А теперь, значит, перестал?
— Лекси, — кричит женщина в темно-синем пальто с таким же, как у Дженни, маленьким пластиковым маком на воротнике. — Лекси! Надень куртку! Ты будешь хот-дог?
— Сейчас иду, — тихо отвечает девочка, внимательно глядя Дженни в лицо. — Cейчас иду.
Дженни почему-то обращает внимание на то, что мака она не носит.
— Лекси...
— Вы напрасно приехали, миссис Коллинсон. Для вас вода слишком холодная. До свидания.
— Что? — спрашивает Дженни, комкая перчатки. И еще раз: — Что?
@темы: Ответный удар, мини, Джон Портер, ФБ-14