Название: Белая дева Гондора
Размер: миди, 4133 слова
Пейринг/Персонажи: Фарамир/Кили, Фарамир/Эовин, Фили, Торин Дубощит, Имрахиль, упоминаются Арагорн, Боромир, Денетор, Элронд, Эомер, Теоден, Финдуилас, Арвен, Берегонд
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13 - R
Предупреждения: human! АУ
Краткое содержание: Война за ресурсы плато Горгорот разрывает старые договоры и традиционные связи: Фили, почетный гость и заложник в Доме Денетора II, больше не чувствует себя обязанным соблюдать данную убитому военачальнику Гондора клятву. Фарамир, гость и заложник в королевстве Эребор, освобожден от слова самим Торином Дубощитом. Идет война, а она поворачивает людей Средиземья самыми разными ликами
читать дальшеКогда усталый воин назвал страже свое имя — Фили, сын сестры короля, — рассветный туман встал высоко над Андуином и его серые холодные руки дотягивались до самых врат Дарина.
Он шагнул под родные своды, и горечь исказила гордые черты. Навстречу ему шел брат, одетый в синие цвета скорби. Фили глубоко вдохнул сухой горячий воздух Горы, прижал ладони к лицу:
— Я спешил, как только мог.
— Я верю, он видел это с ладоней Махала. — Сквозняк пронесся от высоких врат до дверей тронного зала, затрепетало неяркое пламя факелов. Кили вжался лбом в хранящую запах дорог и неурочных встреч легкую кожаную броню старшего. — Мой король.
И стража за их спинами негромко подхватила, стукнув древками алебард о гладкие плиты выложенного мозаикой пола: «Мой король».
***
Рассказывают, что король Борин — тот, кто владел по праву крови Роханом и Белфаласом, наследовал земли Итилиена и народа казад, тот, кто прогнал узурпатора и его эльфийских прихвостней с земель Гондора и Арнора, — вырос в Горе. Пока он не вошел в возраст мужчины, король из рода Дарина скрывал его истинное имя и предназначение, называя своим бастардом и воспитывая как одного из тех, что считают своим богом Кователя, не едят свинины и не любят лошадей. Народ этот искусен в ремеслах, а много более того сведущ в науке преумножать золото и богатства, не роняя достоинства воина, что и показало долгое и славное правление короля Борина, объединившего все народы от моря Нурнен до стен Дол Амрота и от Синих гор до корней Гондорского древа. Сказывают, что Борин унаследовал миролюбие и отвагу от отца своего, Фарамира Итилиенского, а веселый и гордый нрав — от матери, Эовин Роханской. Но спокойствие перед лицом грозы и непоколебимую твердость духа привил ему Фили из рода Дарина, второй Король-под-Горой после Эпохи Дракона.
***
Лихорадка, сжигавшая князя Итилиена, усилилась на третий день после Пеленнорской битвы, и Эовин из дома Эорла, названная его невестой, потеряла надежду. Она поднялась на городские стены и повернулась лицом на север. Ветер рвал с ее плеч тяжелое синее покрывало с серебряными звездами, что носила когда-то Финдуилас из Дол Амрота.
— Что вы хотите увидеть там, моя госпожа? — Светловолосый воин принадлежал к народу казад, он был невысок и крепок, как молодой дуб, а волосы заплетал в косы.
— В той стороне Черные Врата. Я словно стою на краю пропасти, ожидая решения своей судьбы.
— Все мы думаем сейчас о судьбе, — осторожно ответил наугрим. — Когда брат молодого Правителя вновь возьмет в руки меч?
Ей показалось, что ветер стих и город накрыла тяжелая плотная мгла, смолкли птицы и голоса людей на улицах, замолчали фонтаны в саду целителей.
— Фарамир будет ласкать гриву Матери коней и смеяться в синей степи еще до заката этого дня.
Низкорослый воин вскинул голову. Негромко звякнула эглеты в его косах, и это был единственный звук, проникающий в окружившую ее тишину — звон и голос:
— Наши народы ходят разными тропами, госпожа, но одинаково угодны Праматери коней и Великому Кузнецу стойкость и доблесть — и одинаково отвратительны им яд и подлость. Я пришлю своего лекаря, и мы еще поговорим с вами о судьбе.
Эовин проснулась в тишине палат целителей и быстро села, прижав одну руку с кинжалом к груди, а вторую вытянув вперед в предупреждающем жесте. На галерее заметались тени, послышались голоса. Она чувствовала легкость и радость, словно отвар из сорного листа, каким в Гондоре кормят свиней, и в самом деле придал ей сил. Старый, седой лекарь-наугрим, к тому же еще и скверно слышащий, обернулся к ней от постели Фарамира:
— Госпожа!
И в то же мгновение с галереи шагнули трое:
— Госпожа! — Пламя факела заметалось по стенам, она узнала голос говорившего с ней утром казад и опустила руку.
— Я спала...
— По моему приказу. И набирались сил. Оин дал отдых вам и приостановил лихорадку князя. Вы покинете Гондор сейчас же.
— Вы не можете приказывать мне... Мой король...
— Ваш король Теоден мертв, ваш брат Эомер пьян горем, Правитель Гондора Денетор убит посланником Элронда Ривендельского, и за младшим сыном Правителя уже отправились. Вы предпочтете носить вдовью косу, пока она не поседеет, или примете мою помощь и поспорите с такой судьбой?
На галерее зазвенела сталь, и ветер донес чад упавших факелов.
— Кто вы?
— Я Фили из рода Дарина, а мой дядя Торин — Король-под-Горой, и он вел дела нашего народа с Правителем из рода Хурина, а не со ставленником Старших людей. Я давал свое слово брату князя, и намерен его сдержать. Каким будет твое, женщина из дома Эорла?
Эовин встала и сжала обе руки на рукояти кинжала, клейменного конской головой.
— Мне понадобится оружие, кони и припасы.
— Они у вас есть.
***
Ни одно из окон Эмин Арнен не выходило на север, ни одна весть не долетала с юга. В пекле страшнее мордорских вулканов — будь проклят тот день, когда эльдар руками своих соседей и союзников потянулись к богатствам недр Саурона! — Фарамир видел лицо брата, сжатые в бессильной и недостойной злости руки отца, встревоженные глаза своей невесты, Белой Девы Рохана, скорбно сведенные брови дяди Имрахиля и замысловато скрученные косы седого наугрим. В покоях пахло ирисами из низины и гарью горящих предместий. Настойки терпких листьев, которые подносил лекарь, не пахли ничем.
Луна скользнула быстрым лучом по светлым косам и вновь спряталась за нависшими над Миндоллуином тучами. Казад шагнул внутрь с широкого балкона и застыл на мгновение, давая себя рассмотреть.
— Я рад видеть тебя и не рад вести, которую принес.
Из горла Фарамира вырвался хрип. Фили присел рядом, поднес к растрескавшимся губам тяжелый серебряный кубок с белым древом, усыпанным крупным жемчугом:
— Меня учили держать топоры и головы раненым, но Махал видит, я предпочел бы только одно. Твой разум ясен?
— Насколько позволил твой Махал.
— Оин учился лекарскому мастерству на коленях Йаванны. Ты скоро встанешь. Ты назвал Белую Деву женой?
— Я не смог бы поклясться в этом.
Фили негромко рассмеялся и покачал головой. Лунный луч вновь сверкнул на эглетах его кос.
— Вижу, я могу говорить с тобой, а не с твоей болезнью, но здоровья я тебе этим не принесу. Ты помнишь Эребор? Ты был там не волен над своей судьбой, но эти высокие своды, эти барельефы и мозаики... Прекрасны залы Дарина в руках моего народа... Я возвращаюсь домой, Правитель Гондора. Верни мне мое слово. — Фарамир задохнулся. Сердце ударило всей яростью в грудь, потом в горло и замерло. Далеко, за снежными склонами Миндоллуина, запел соловей. От реки поднялся запах теплой крови, плеснула вода. Фили печально улыбнулся. — Твой отец убил себя не в безумии, как станут говорит эльдар, но в гордости и отчаянии. Ему принесли разрубленный рог военачальника Белого Города, тот погиб у водопадов Рэроса. С ним был человек из дома эльдар, называющий себя наследником Исилдура. Я давал слово Боромиру Гондорскому служить залогом доверия между Городом и Горой, и я прошу его брата подтвердить, что эта служба окончена. Ты теперь Правитель, Фарамир. Что ты мне скажешь?
Половина рога Гондора легла в ладонь, Фарамир с силой сжал пальцы.
— Фили из рода Дарина, принц Эребора, Гондор подтверждает окончание твоей службы и возвращает тебе слово.
Фили поднялся легко, тень метнулась к дверям.
— Дядя стар, сроку правления Торина Дубощита открыт счет. Новости с юга, что уже несут вороны, не продлят его дни. К началу правления у Торина уже не было брата, он сам водил наши армии и сам стоял в Устах Горы, прикрывая властителя Дейла, и ты стоял с ним рядом. Но Махалу более угодны ремесла, чем войны, блеск камней в уборах и окладах — более, чем стали и доспехов на полях сражений. Мы останемся друзьями, Правитель. Если ты пришлешь мне весть — я дам помощь. Наши армии приведет мой брат, Кили. У тебя есть слово для него? — Тихо шуршали травы у низких берегов. Фарамир молчал. — И ведь ты поэт, — негромко сказал будущий узбад народа казад. — Трудов и достатка!
— Фили! — Фарамир приподнялся, стискивая обломки рога влажной ладонью. Тот обернулся и склонил голову. — Возьми отряд из моей гвардии!
Наугрим чуть слышно усмехнулся:
— Я не погибну на землях Гондора, Правитель. Еще будет время спросить с тебя вчетверо за мою дружбу и мою верность, но сейчас мне важна только скорость. Я дойду тропами моего народа быстрее, чем твои люди — открытыми дорогами на лошадях. Я пришлю тебе слово.
Фарамир устало прикрыл глаза:
— Трудов и достатка, друг.
— Смотри на перевалы, Правитель, смотри на переправы, но в оба глаза смотри на свою жену.
Вот теперь боль разлилась в груди полновластно, как Андуин в Белфаласе после трудной зимы, сжала горло, забилась черной птицей в висках. Фарамир прижал половину рога к груди, и проступившая под пальцами густая влага вновь пропитала повязки.
И пришел Кили. Такой, каким младший сын Денетора впервые увидел его в пустоватых и гулких залах возрожденного Эребора: совсем еще юный, улыбчивый, злой. Он хохотал, откидывая голову, смотрел с неуверенной нежностью, неловко касался плеч, рук, бедер, шептал «знаю, знаю что не любишь, так что ж», оставлял всюду свои нелепые, ненужные подарки и закрывал, закрывал собой, всем телом, всем своим существом от глухой пустоты, повисшей между Городом и Горой, от больной отцовской радости, от его такой равнодушной, не стыдящейся себя нелюбви.
День, в который Гондор и крепнущее в неутомимых руках казад королевство Эребор заключили, наконец, соглашение об охране торговых путей, был солнечным. Новая весна согревала юную траву на дальних курганах, над Великой рекой поднималась прозрачная дымка. Отец был доволен. О да, Денетор, сын Эктелиона, был рад, когда поднимал свой тяжелый кубок за торговлю, труды и процветание, когда перечислял мечи, щиты и кольчуги, что пополнят арсеналы Белого города. Правитель Гондора ликовал, говоря о том, что Торин Дубощит назвал наследником сына сестры, не имея собственных. Хитрый старый воин принял равноценный обмен, потребовав у Города не старшего сына, Стража Белой башни, но младшего, ценность которого как гаранта — как заложника, повторил про себя Фарамир, — несомненна, все же родная кровь, но от отсутствия его в городе белые стены не подернутся тенью, и никто не заплачет во внутреннем дворе Цитадели у сухого древа.
Младшего сына Финдуилас из Дол Амрота не любил отец, но поддерживал дядя, оберегал брат и неожиданно принял Эребор, как принимал всех, кто приходил в освобожденный от змея, заваленный и изгаженный Город-под-Горой занять руки, заставить замолчать плачущую душу. Фили уже отбыл в Гондор, и Фарамира встретили величавый, преисполненный осознания своей значимости Торин, сын Трайна, внук Трора, не расстающийся с тяжелой короной даже в кузне, его седобородый советник Балин и молодой принц, смеющийся горячо и яростно, как от боли. Он водил сына Правителя по переходам и лестницам, забываясь и хватая того за расшитые рукава, выпросил для него покои в самой верхней галерее — там даже были окна, всегда плотно прикрытые ставнями, — и однажды ночью пришел, опрокинул свечу, облившись воском, уронил тяжелое кресло и просил так отчаянно и долго, путаясь в именах, сбиваясь на язык своих гор и объясняя что-то, чего никак не удавалось понять нелюбимому сыну, нежеланному в собственном доме. Кили ушел, когда на нижних ярусах с грохотом начали отодвигать заслонки печей, чтобы поставить утренний хлеб, и приходил с тех пор всякую ночь, засыпал, ткнувшись лбом в плечо, сжав волосы Фарамира в кулаке, и прощался каждое утро, нахмурив брови, кратким и суровым «я знаю все, не нужно». Фарамир слушал и не понимал, ни чего хочет этот полный до краев тяжеловесной чуждой любовью мальчишка, ни как теперь с ним расстаться. А расстаться случилось просто. Когда под напором орочьих орд пал Дейл, и его растрепанные полуодетые жители бежали, прижимая к груди детей, кур, медные кастрюли и оловянные подсвечники, прямо в ворота Государя, под надежную защиту Горы, Торин Дубощит снял наконец-то свою корону и заменил ее на легкий шлем с четкой геометрией крыла дикой птицы. Фарамир пробился к нему уже у моста.
— Узбад! Пошли легких лучников на отроги!
— Твоя кровь дорого стоила Эребору, гондорский мальчишка, — прогудел капитан личной охраны короля, обнажив в ухмылке желтые зубы. — Сбереги ее! Убирайся в Гору, в Гору!
— Я воевал в Ирисной низине и за Гривой, на их земле! — выкрикнул Фарамир, оттесняя Двалина плечом. — Против легких лучников им нечего поставить! Прикрой тяжелую пехоту, государь, пошли меня!
В той битве пал Правитель Дейла, и сам узбад рубился, стоя на своей земле, над его телом. Кили пошел с отрядом лучников, который вел Гроин. После его гибели в самом начале боя их взял под свою руку итилиенец. Когда не перестававший счастливо улыбаться Кили бросился к своему королю в полной гудящего, потерянного, смеющегося и плачущего бездомного народа Горе, узбад взглянул на Фарамира и склонил вновь увенчанную тяжелой короной голову:
— Больше долгов между Городом и Горой нет, Фарамир, сын Денетора, сына Эктелиона из рода Хурина. Кровь связала наши земли крепче клятв. Ты волен отправляться к отцу, я освобождаю тебя от слова.
Его обнимали, благословляли, желали трудов и процветания или богатства — он не запомнил ничего. И только на границе земель коневодов, издалека узнав в седле своего брата, Стража Белой Башни, рассмеялся наконец, коротко и сухо, словно ветер роханских степей высушил ему не только горло, но и все нутро.
Над вечерней степью разливалось благоуханье тяжелых алых цветов, негромко пофыркивали лошади, заливались кузнечики. Боромир говорил, говорил об отце, об участившихся набегах на заандуинские земли, и вдруг замолчал, привлек брата к себе, сжимая в крепких объятьях:
— Говорят, ты близко сдружился с младшим принцем, брат? И как, хорошо ли черное на синем?
— Белое лучше, — ответил Фарамир, откидываясь на спину и закусывая полуссохшийся стебелек. — Лучше.
В глубоком темном небе собирались легкие светлые облака летней ночи. Через месяц ему сосватали сестру наследника короля Рохана, чьи косы были как степная трава — желты и колки. Через три дня после обручения Боромир ускакал к людям Старшего народа в Ривенделл.
***
По утрам воздух над Ирисной низиной висит, как стеклянный, застыл и звенит, пахнет дымом, листьями, поспевшим диким виноградом. Над свинцовой гладью Андуина — тучи в голубом и алом. По воде разливается неяркий молочный свет. Не дрогнет ни единый лист.
Княгиня Итилиенская придержала серую в яблоках кобылу — подарок молодого короля Рохана на свою поспешную и неловкую, будто вынужденную свадьбу. Она была девой из Великого дома короля и невестой сына великого Правителя. Ее клятвы слышали сами валар в чертогах Радости, и Мать Коней приветствовала их радостным ржанием. Став женой, она бежала ночью из Белого города, увозя бредящего в лихорадке чужим именем мужа, без благословения и согласия короля и брата.
Князь выздоравливал медленно. Он часто поднимался на недавно сложенные невысокие стены и сидел там один, щурясь на неяркое солнце. В долине распускались синие и белые цветы. Грохот войны прокатывался за перевалами Эфель Дуат — там дрался ее брат, там бился человек, пришедший с севера и заявивший о своем праве на трон Белого города.
Между Гондором и Эмин Арнен не летали вороны с вестями, не скакали вестники. Итилиенские леса замерли в тревожном ожидании. Лишь однажды со стороны Гондора пришел запыленный и уставший хорошо вооруженный и обученный отряд. Туники солдат украшали знаки Белого Древа. Тот, кто вел их, вышел вперед и положил свой меч к ногам Фарамира, назвав его правителем Гондора. Ее супруг принял службу, но на лице его не было ни радости, ни гордости. Итилиен ждал, как ждало все Средиземье.
Когда наконец прилетели орлы, неся весть о падении империи Саурона, Фарамир вышел к собравшимся на площади в настороженной тишине людям. Берегонд, командующий личной охраной княжеской четы, скомандовал своим сомкнуть ряды, но князь отпустил их движением руки. Белый отряд слаженно опустил мечи и отшагнул назад.
— Войну завершил Гондор. Гондор получил имя победителя, недра Горгорота, богатства Барад-Дура. Гондорское приграничье получит потоки беженцев, голодных, разоренных, озлобленных, не знающих нашего языка и обычаев и привыкших воевать. Я прошу вас о терпении. О милосердии. О сострадании.
— К оркам? — спросила Эовин. В полной тишине. Одна.
Тем вечером брат матери Правителя, князь Белфаласа, налил ей густого терпкого вина, темного, как сок черной ягоды, что растет в низинах у воды. Эовин пила пиво с братом и сыном короля Теодена, она выросла в свободе степи и смеялась под открытым небом. Сводчатые арки и темные вина внушали брезгливость и безотчетный страх, но она приняла кубок и выпила.
— В Гондоре готовят свадьбу, моя девочка, — сказал ей старый рыцарь. — Сейчас наследник узурпатора — истинный Правитель, но когда у него появится свой сын… — Сердце Эовин подпрыгнуло и зачастило, забилось в самом горле, и она поспешно положила левую руку на шею, чтобы удержать его бег. — Незаконно называющий себя королем Гондора, один из давно рассеянных по миру потомков боковых ветвей сгинувшего рода… Будь сильной, дочь королей. Узурпатора привел к престолу Белого города один из правителей Старших людей, Элронд Ривендельский. Арагорн, именуемый наследником Исилдура, возьмет в жены его дочь, Арвен. Это означает, что нижний город наполнится мастеровыми из Старших Людей, кузнецами, плотниками, шорниками, конюхами Старших Людей, в Верхнем городе дамы станут петь песни, носить прически и платья, как Старшие люди, и из своих медленно гибнущих лесов они переселятся в наши города и предместья, вытесняя наш народ, затмевая его, стирая с лица наших гор и наших долин… Дай Правителям новую кровь, Эовин. Фарамир не пойдет против Гондора, кто бы ни занял трон его отца и брата, Город и клятва для него — все, и в иные времена это было бы к лучшему. Но у него может быть сын...
Имрахиль опустил тяжелый кубок на стол и замолчал. Когда сгустились первые тени, Эовин поднялась и тихо выскользнула из гостевых покоев. Наутро дядя ее мужа уехал в свой гордый город у самого моря.
***
Фарамир придержал коня, и Эовин тоже натянула поводья, неприязненно отворачиваясь от спешащего к княжескому стремени пожилого желтолицего орка.
— Как идут дни твои, почтенный Хуглур? — окликнул его Фарамир.
Тот закивал бессмысленно часто, прижимая к груди руки в старческих пятнах:
— Здесь семья мой держать земля, хозяин кнез, Хуглук здесь смотреть на земля. Перевалы чисто, молодые работать, женщины копать. Хуглук и семья присягать и честно служить кнезу. Другие не так служить будут…
Эовин резковато дернула повод и склонилась к шее кобылы, пряча брезгливость и ярость. Муж принимал на землях княжества весь сброд, рвущийся с мордорских гор, давал им землю, требовал присягать и трудиться, за труды платил гондорским серебром. Беженцы грызлись между собой, деля работу и место, но в приграничье все еще держался относительный порядок, которым был горд Фарамир и который хвалил его дядя Имрахиль. Эовин он повергал в ярость. Почему не выжечь этих тварей огнем! Огня! Огня в их жалкие лачуги, выгнать их грязных темнокожих женщин с золотыми зубами, не пускать их жалких грязных детей играть с маленькими подданными Гондора! Однажды здесь будут играть ее дети, истинные наследники трона.
— Госпожа… — Эовин вздрогнула и вырвала стремя у заискивающе улыбающейся женщины. Та подошла тихо и отиралась у бока серой, пока Фарамир слушал косноязычные разглагольствования желтого старейшины. — Госпожа… погадаю на будущее, как счастлива будешь, расскажу… сыновей посчитаю…
— Можешь прочитать, сколько у меня будет детей? — спросила княгиня, вздергивая подбородок.
— Ручку дай мне, Белая госпожа, все скажу, ничего не утаю, муж у тебя добрый, и к своим, и к чужим понимание имеет, таких рыцарей мало, любить ты его не любишь, жалеешь, терпишь, другого ждешь, а синий цвет тебе к беде будет…
— Что ты мелешь! — выкрикнула Эовин, и Фарамир обернулся к ней, изумленный и привычно мягкий. Не в силах выносить его взгляд, она сжала коленями бока серой, и та понесла ее вперед, прочь от удушающей бедности временных лачуг, от чужаков на чужой ей земле, от ужаса прощального оскала войны.
На приграничную заставу она вновь вернулась, когда солнце опустилось в тихие болотистые берега Андуина. Над стоянкой пахло дымом и паленым мясом. Эовин отдернула тряпку, затягивающую вход, и решительно шагнула внутрь.
— Госпожа! — вскрикнули в темной копошащейся глубине. Навстречу ей поспешил желтолицый Хуглук: — Кнезина! Здесь безопасно, нет опасность у Хуглук, но одна ночь госпожа, как одна…
— Молчи! — приказала Эовин и сжала руки в кулаки, высоко держа голову. — Позови женщину, что гадает у вас. Я хочу ее видеть.
Внутри убого шатра и за его тонкими, ни от чего не хранящими стенками шуршали, хрипели, ругались и переговаривались. Эовин стояла, глядя прямо перед собой, и ждала. Женщина подошла тихо, скользнув ладонью по сжатой руке Белой дамы. Княгиня Итилиенская резко втянула вонючий теплый воздух сквозь сжатые зубы.
— А расскажу, расскажу, — захрипела и забулькала женщина орков. Эовин в ее бормотании чудился смех. — Расскажу, расскажу. Когда сына короля твоего в землю положили, рубаха его синей была, и жених твой плечи твои в синие звезды завернул, а черноглазый невысокий воин живет под сводами, в синем ходит, смеется открыто, любит жарко…
— Когда у меня будут дети? — прошептала княгиня, кладя руки на живот. — Когда у меня будет сын? Сколько у него будет братьев?
— А не будет, не будет у тебя в руках ни пеленки, ни рябины, пустая ты, все тебе война выжгла, не принесешь князю сына, отпусти его, отпусти, отдай синюю рубашку… — Тени закружились вокруг княгини, сгустились у входа, захохотали, захрипели, завыли: «Нет, нет, нет! Не будет, не будет, не будет тебе ни пеленки, ни рябины! Ни рябины! Нет! Хах! Аштлаг! Ту-глук! Хах!»
— Врешь, ведьма! — выкрикнула княгиня, вырываясь в живительную прохладу обычной синей ночи холодного горного лета.
Поводья она бросила подбежавшему конюху из Белого отряда и спросила, улыбаясь, разгоряченная быстрой скачкой: «Где капитан Берегонд?»
— Госпожа…
Гондорец шагнул к ней, факел в его руке вырвал из тени Белое Древо на доспехе, лизнул начищенные пряжки ремней.
— На меня напали сегодня вечером у Туманного перевала, — спокойно сказала княгиня. — Безопасность наших людей требует, чтобы к завтрашнему утру там не осталось ни одного из народа орков.
— Там селение, госпожа… женщины, дети…
— Ни одного! И не стоит волновать моего супруга известиями о моей безопасности. Ведь все прошло. — Она засмеялась и пошла к внутренним воротам нового замка, перекинув волосы на грудь.
***
Этейвин была похожа на княгиню Итилиенскую, как похожи в весенней степи синие колокольчики. Их бабки были сестрами, и четыре поколения ничего не смогли изменить ни в их высоких скулах, ни в рахрезе глаз. Эовин приходила каждый день, вглядывалась в ее лицо сухими лихорадочно блестящими глазами и смеялась отрывисто и резко. В один из таких дней она сама заплела ее сухие желтые волосы в косы и забрала в тихие туманные низины на границе, в замок своего мужа-князя. В тот вечер у княгини чуть дрогнули пальцы, когда она поднесла ему заздравную чашу теплого густого вина с травами. Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. К рассвету жена Правителя вывела разомлевшую и сонную девушку своего дома из своих покоев, прошла внутрь и легла, не раздеваясь, на все еще хранящую тепло половину кровати. Одну руку она положила на живот, другой бездумно рисовала на влажной простыне очертания крупных низинных ирисов с тяжелым дурманящим запахом, что растут здесь повсюду на берегах Андуина. В эту ночь, и в следующую, и несколько десятков ночей после она видела на изнанке прикрытых век руки мужа на тонком девическом теле, провожала своим дыханием тонкую дорожку испарины, сбежавшую по его спине вниз, слушала его тихий и ласковый голос, ставший непривычно хриплым. Называющий ее имя, говорящий с ней — и не с ней.
Через две луны над Эмин Арнен подняли флаги с Белым Древом - княгиня была в тягости. Поздравить князя стекались переселенцы с востока и пахари с земель, не тронутых войной, приходили молодые и старые, женщины, остро пахнущие угловатые подростки, старухи в цветных платках. Все пили здоровье молодой четы, славили Варду Элентари, пуская по волнам тяжелые венки из травы и листьев, желали наследнику легкой дороги к свету звезд. Эовин из дома Эорла улыбалась каждому, протягивая руки, почти полностью скрытые в рукавах широкого одеяния, гладя по головам малышей, даря безделушки из речных жемчужинок девушкам. Луна еще пять раз зашла, прощаясь, за снежные плечи Миндоллуина и вернулась, сменив обличье, когда из Гондора прискакал вестник.
— Ты не должен ехать! — Она схватила мужа за руки, потянула их к своей груди, избегая касаться обмотанной несколькими слоями ткани талии. — Ты не можешь оставить меня. Они уже убили твоего отца, твоего брата, твоего Белого Города нет больше, там засела кукла, в которую играет дочка эльфов, и она тебя убьет!
— Эовин, — он коснулся губами ее волос, как делал всегда, и лишь сейчас эта ненужная нежность резанула ее по сердцу, — Эовин. Я присягал своей стране…
— … и своему отцу! А они, они убили его, сожгли, я знаю!
— Война закончилась, Эовин…
— Она никогда не закончится! — Зажав себе рот рукой, княгиня выбежала из покоев мужа. Очертания белых древ на черных знаменах Гондора тихо скрадывали мягкие вечерние тени.
***
Шаги гулко прозвучали в темном коридоре. Кили, Первый военачальник Эребора и Семи королевств казад вошел в Зал Торина и склонился перед королем.
— Мы одни, — вполголоса сказал ему брат и протянул кубок. — Пей.
— Государь. Позволь мне…
— Не позволю. Эта вина на мне, я не верил вестям и до последнего не думал, что король, — он коротко рассмеялся, — король Гондора… Я слишком поздно отпустил тебя, это моя вина. Пей, Кили. Никто не сделал бы большего.
— Я не успел.
— Второй раз на Пелленорском поле славно спели наши рога. Ты уплатил дань.
— Я не успел!
— Это чаша памяти — славного воина и доброго друга. Пей. Ты привез его жену?
— На княгиню со свитой напал отряд легковооруженных лучников, что были одеты, как орки, говорили, как орки и побросали в грязь оружие орков.
— Он еще и глуп, наш Эльфинит... После всего, что Фарамир сделал на границе, поверить в то, что на отряд под его флагом нападут орки? За кого он нас держит? — Фили замолчал, нахмурившись, словно от боли. — Белая дева?..
— Мертва… — Кили прикрыл глаза, вспоминая огромное алое пятно на рубашке княгини, кровь на траве и на низинных ирисах. — Но мальчик жив. Служанка сказала мне, что достала его из чрева мертвой матери. Прямо там, в поле. Они решительные девочки, эти коневодки. — Как она цеплялась за его руки, едва стоя на ногах, и пихала ему скомканную окровавленную тряпку, и как он не понимал, что она говорит на неизвестном ему языке людей, пока измазанный в крови и слизи сверток не зашевелился под его пальцами, рождая ужас, отвращение и мгновенный острый восторг. — Сын Правителя Гондора гостит нынче у тебя, государь.
Фили поднялся, отошел к аркам вдоль аллеи королей, постоял там, опустив голову, повернулся и хлопнул в ладоши.
Звук отразился от высоких сводов, рассыпавшись на сотни маленьких хлопков, множась и стихая в переходах и галереях.
— Вина! Сегодня мы пьем память, сегодня мы пьем славу. И выпьем за Гондор! Послать слово Государю Эльфиниту: казад согласны на предложение торговли и надзор за дорогами.
Кили вскинул голову:
— Ты… ты?
— Нам нужен мир теперь, брат. Мир на краткие тринадцать лет, что пронесутся в заботах и радости. А когда мальчику положат имя, мы отошлем его брату матери, в Рохан, как и положено бастарду королевской крови.
— Чьей крови, Фили?
— Моей. Пей, брат. Сегодня ты пьешь свою боль, завтра мы выпьем грядущую славу.
***
Говорят, мальчик от крови короля казад получил из рук союзника своего отца меч и имя, и не было воина усерднее и наездника ловчее Эльборона из Эребора, которого отец и дядя называли Борином, как принято у этого сурового, живущего своими законами народа.
Говорят также, что Этейвин, та, что не испугалась открыть ему путь к свету звезд, так никогда и не увидела высоких сводов Королевства-под-Горой, оставшись навсегда в поле рядом с сестрой и госпожой, и Берегонд, Страж Белого древа, капитан охраны князя Итилиенского долго сожалел о ее светлых косах.
Размер: миди, 4133 слова
Пейринг/Персонажи: Фарамир/Кили, Фарамир/Эовин, Фили, Торин Дубощит, Имрахиль, упоминаются Арагорн, Боромир, Денетор, Элронд, Эомер, Теоден, Финдуилас, Арвен, Берегонд
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13 - R
Предупреждения: human! АУ
Краткое содержание: Война за ресурсы плато Горгорот разрывает старые договоры и традиционные связи: Фили, почетный гость и заложник в Доме Денетора II, больше не чувствует себя обязанным соблюдать данную убитому военачальнику Гондора клятву. Фарамир, гость и заложник в королевстве Эребор, освобожден от слова самим Торином Дубощитом. Идет война, а она поворачивает людей Средиземья самыми разными ликами
читать дальшеКогда усталый воин назвал страже свое имя — Фили, сын сестры короля, — рассветный туман встал высоко над Андуином и его серые холодные руки дотягивались до самых врат Дарина.
Он шагнул под родные своды, и горечь исказила гордые черты. Навстречу ему шел брат, одетый в синие цвета скорби. Фили глубоко вдохнул сухой горячий воздух Горы, прижал ладони к лицу:
— Я спешил, как только мог.
— Я верю, он видел это с ладоней Махала. — Сквозняк пронесся от высоких врат до дверей тронного зала, затрепетало неяркое пламя факелов. Кили вжался лбом в хранящую запах дорог и неурочных встреч легкую кожаную броню старшего. — Мой король.
И стража за их спинами негромко подхватила, стукнув древками алебард о гладкие плиты выложенного мозаикой пола: «Мой король».
***
Рассказывают, что король Борин — тот, кто владел по праву крови Роханом и Белфаласом, наследовал земли Итилиена и народа казад, тот, кто прогнал узурпатора и его эльфийских прихвостней с земель Гондора и Арнора, — вырос в Горе. Пока он не вошел в возраст мужчины, король из рода Дарина скрывал его истинное имя и предназначение, называя своим бастардом и воспитывая как одного из тех, что считают своим богом Кователя, не едят свинины и не любят лошадей. Народ этот искусен в ремеслах, а много более того сведущ в науке преумножать золото и богатства, не роняя достоинства воина, что и показало долгое и славное правление короля Борина, объединившего все народы от моря Нурнен до стен Дол Амрота и от Синих гор до корней Гондорского древа. Сказывают, что Борин унаследовал миролюбие и отвагу от отца своего, Фарамира Итилиенского, а веселый и гордый нрав — от матери, Эовин Роханской. Но спокойствие перед лицом грозы и непоколебимую твердость духа привил ему Фили из рода Дарина, второй Король-под-Горой после Эпохи Дракона.
***
Лихорадка, сжигавшая князя Итилиена, усилилась на третий день после Пеленнорской битвы, и Эовин из дома Эорла, названная его невестой, потеряла надежду. Она поднялась на городские стены и повернулась лицом на север. Ветер рвал с ее плеч тяжелое синее покрывало с серебряными звездами, что носила когда-то Финдуилас из Дол Амрота.
— Что вы хотите увидеть там, моя госпожа? — Светловолосый воин принадлежал к народу казад, он был невысок и крепок, как молодой дуб, а волосы заплетал в косы.
— В той стороне Черные Врата. Я словно стою на краю пропасти, ожидая решения своей судьбы.
— Все мы думаем сейчас о судьбе, — осторожно ответил наугрим. — Когда брат молодого Правителя вновь возьмет в руки меч?
Ей показалось, что ветер стих и город накрыла тяжелая плотная мгла, смолкли птицы и голоса людей на улицах, замолчали фонтаны в саду целителей.
— Фарамир будет ласкать гриву Матери коней и смеяться в синей степи еще до заката этого дня.
Низкорослый воин вскинул голову. Негромко звякнула эглеты в его косах, и это был единственный звук, проникающий в окружившую ее тишину — звон и голос:
— Наши народы ходят разными тропами, госпожа, но одинаково угодны Праматери коней и Великому Кузнецу стойкость и доблесть — и одинаково отвратительны им яд и подлость. Я пришлю своего лекаря, и мы еще поговорим с вами о судьбе.
Эовин проснулась в тишине палат целителей и быстро села, прижав одну руку с кинжалом к груди, а вторую вытянув вперед в предупреждающем жесте. На галерее заметались тени, послышались голоса. Она чувствовала легкость и радость, словно отвар из сорного листа, каким в Гондоре кормят свиней, и в самом деле придал ей сил. Старый, седой лекарь-наугрим, к тому же еще и скверно слышащий, обернулся к ней от постели Фарамира:
— Госпожа!
И в то же мгновение с галереи шагнули трое:
— Госпожа! — Пламя факела заметалось по стенам, она узнала голос говорившего с ней утром казад и опустила руку.
— Я спала...
— По моему приказу. И набирались сил. Оин дал отдых вам и приостановил лихорадку князя. Вы покинете Гондор сейчас же.
— Вы не можете приказывать мне... Мой король...
— Ваш король Теоден мертв, ваш брат Эомер пьян горем, Правитель Гондора Денетор убит посланником Элронда Ривендельского, и за младшим сыном Правителя уже отправились. Вы предпочтете носить вдовью косу, пока она не поседеет, или примете мою помощь и поспорите с такой судьбой?
На галерее зазвенела сталь, и ветер донес чад упавших факелов.
— Кто вы?
— Я Фили из рода Дарина, а мой дядя Торин — Король-под-Горой, и он вел дела нашего народа с Правителем из рода Хурина, а не со ставленником Старших людей. Я давал свое слово брату князя, и намерен его сдержать. Каким будет твое, женщина из дома Эорла?
Эовин встала и сжала обе руки на рукояти кинжала, клейменного конской головой.
— Мне понадобится оружие, кони и припасы.
— Они у вас есть.
***
Ни одно из окон Эмин Арнен не выходило на север, ни одна весть не долетала с юга. В пекле страшнее мордорских вулканов — будь проклят тот день, когда эльдар руками своих соседей и союзников потянулись к богатствам недр Саурона! — Фарамир видел лицо брата, сжатые в бессильной и недостойной злости руки отца, встревоженные глаза своей невесты, Белой Девы Рохана, скорбно сведенные брови дяди Имрахиля и замысловато скрученные косы седого наугрим. В покоях пахло ирисами из низины и гарью горящих предместий. Настойки терпких листьев, которые подносил лекарь, не пахли ничем.
Луна скользнула быстрым лучом по светлым косам и вновь спряталась за нависшими над Миндоллуином тучами. Казад шагнул внутрь с широкого балкона и застыл на мгновение, давая себя рассмотреть.
— Я рад видеть тебя и не рад вести, которую принес.
Из горла Фарамира вырвался хрип. Фили присел рядом, поднес к растрескавшимся губам тяжелый серебряный кубок с белым древом, усыпанным крупным жемчугом:
— Меня учили держать топоры и головы раненым, но Махал видит, я предпочел бы только одно. Твой разум ясен?
— Насколько позволил твой Махал.
— Оин учился лекарскому мастерству на коленях Йаванны. Ты скоро встанешь. Ты назвал Белую Деву женой?
— Я не смог бы поклясться в этом.
Фили негромко рассмеялся и покачал головой. Лунный луч вновь сверкнул на эглетах его кос.
— Вижу, я могу говорить с тобой, а не с твоей болезнью, но здоровья я тебе этим не принесу. Ты помнишь Эребор? Ты был там не волен над своей судьбой, но эти высокие своды, эти барельефы и мозаики... Прекрасны залы Дарина в руках моего народа... Я возвращаюсь домой, Правитель Гондора. Верни мне мое слово. — Фарамир задохнулся. Сердце ударило всей яростью в грудь, потом в горло и замерло. Далеко, за снежными склонами Миндоллуина, запел соловей. От реки поднялся запах теплой крови, плеснула вода. Фили печально улыбнулся. — Твой отец убил себя не в безумии, как станут говорит эльдар, но в гордости и отчаянии. Ему принесли разрубленный рог военачальника Белого Города, тот погиб у водопадов Рэроса. С ним был человек из дома эльдар, называющий себя наследником Исилдура. Я давал слово Боромиру Гондорскому служить залогом доверия между Городом и Горой, и я прошу его брата подтвердить, что эта служба окончена. Ты теперь Правитель, Фарамир. Что ты мне скажешь?
Половина рога Гондора легла в ладонь, Фарамир с силой сжал пальцы.
— Фили из рода Дарина, принц Эребора, Гондор подтверждает окончание твоей службы и возвращает тебе слово.
Фили поднялся легко, тень метнулась к дверям.
— Дядя стар, сроку правления Торина Дубощита открыт счет. Новости с юга, что уже несут вороны, не продлят его дни. К началу правления у Торина уже не было брата, он сам водил наши армии и сам стоял в Устах Горы, прикрывая властителя Дейла, и ты стоял с ним рядом. Но Махалу более угодны ремесла, чем войны, блеск камней в уборах и окладах — более, чем стали и доспехов на полях сражений. Мы останемся друзьями, Правитель. Если ты пришлешь мне весть — я дам помощь. Наши армии приведет мой брат, Кили. У тебя есть слово для него? — Тихо шуршали травы у низких берегов. Фарамир молчал. — И ведь ты поэт, — негромко сказал будущий узбад народа казад. — Трудов и достатка!
— Фили! — Фарамир приподнялся, стискивая обломки рога влажной ладонью. Тот обернулся и склонил голову. — Возьми отряд из моей гвардии!
Наугрим чуть слышно усмехнулся:
— Я не погибну на землях Гондора, Правитель. Еще будет время спросить с тебя вчетверо за мою дружбу и мою верность, но сейчас мне важна только скорость. Я дойду тропами моего народа быстрее, чем твои люди — открытыми дорогами на лошадях. Я пришлю тебе слово.
Фарамир устало прикрыл глаза:
— Трудов и достатка, друг.
— Смотри на перевалы, Правитель, смотри на переправы, но в оба глаза смотри на свою жену.
Вот теперь боль разлилась в груди полновластно, как Андуин в Белфаласе после трудной зимы, сжала горло, забилась черной птицей в висках. Фарамир прижал половину рога к груди, и проступившая под пальцами густая влага вновь пропитала повязки.
И пришел Кили. Такой, каким младший сын Денетора впервые увидел его в пустоватых и гулких залах возрожденного Эребора: совсем еще юный, улыбчивый, злой. Он хохотал, откидывая голову, смотрел с неуверенной нежностью, неловко касался плеч, рук, бедер, шептал «знаю, знаю что не любишь, так что ж», оставлял всюду свои нелепые, ненужные подарки и закрывал, закрывал собой, всем телом, всем своим существом от глухой пустоты, повисшей между Городом и Горой, от больной отцовской радости, от его такой равнодушной, не стыдящейся себя нелюбви.
День, в который Гондор и крепнущее в неутомимых руках казад королевство Эребор заключили, наконец, соглашение об охране торговых путей, был солнечным. Новая весна согревала юную траву на дальних курганах, над Великой рекой поднималась прозрачная дымка. Отец был доволен. О да, Денетор, сын Эктелиона, был рад, когда поднимал свой тяжелый кубок за торговлю, труды и процветание, когда перечислял мечи, щиты и кольчуги, что пополнят арсеналы Белого города. Правитель Гондора ликовал, говоря о том, что Торин Дубощит назвал наследником сына сестры, не имея собственных. Хитрый старый воин принял равноценный обмен, потребовав у Города не старшего сына, Стража Белой башни, но младшего, ценность которого как гаранта — как заложника, повторил про себя Фарамир, — несомненна, все же родная кровь, но от отсутствия его в городе белые стены не подернутся тенью, и никто не заплачет во внутреннем дворе Цитадели у сухого древа.
Младшего сына Финдуилас из Дол Амрота не любил отец, но поддерживал дядя, оберегал брат и неожиданно принял Эребор, как принимал всех, кто приходил в освобожденный от змея, заваленный и изгаженный Город-под-Горой занять руки, заставить замолчать плачущую душу. Фили уже отбыл в Гондор, и Фарамира встретили величавый, преисполненный осознания своей значимости Торин, сын Трайна, внук Трора, не расстающийся с тяжелой короной даже в кузне, его седобородый советник Балин и молодой принц, смеющийся горячо и яростно, как от боли. Он водил сына Правителя по переходам и лестницам, забываясь и хватая того за расшитые рукава, выпросил для него покои в самой верхней галерее — там даже были окна, всегда плотно прикрытые ставнями, — и однажды ночью пришел, опрокинул свечу, облившись воском, уронил тяжелое кресло и просил так отчаянно и долго, путаясь в именах, сбиваясь на язык своих гор и объясняя что-то, чего никак не удавалось понять нелюбимому сыну, нежеланному в собственном доме. Кили ушел, когда на нижних ярусах с грохотом начали отодвигать заслонки печей, чтобы поставить утренний хлеб, и приходил с тех пор всякую ночь, засыпал, ткнувшись лбом в плечо, сжав волосы Фарамира в кулаке, и прощался каждое утро, нахмурив брови, кратким и суровым «я знаю все, не нужно». Фарамир слушал и не понимал, ни чего хочет этот полный до краев тяжеловесной чуждой любовью мальчишка, ни как теперь с ним расстаться. А расстаться случилось просто. Когда под напором орочьих орд пал Дейл, и его растрепанные полуодетые жители бежали, прижимая к груди детей, кур, медные кастрюли и оловянные подсвечники, прямо в ворота Государя, под надежную защиту Горы, Торин Дубощит снял наконец-то свою корону и заменил ее на легкий шлем с четкой геометрией крыла дикой птицы. Фарамир пробился к нему уже у моста.
— Узбад! Пошли легких лучников на отроги!
— Твоя кровь дорого стоила Эребору, гондорский мальчишка, — прогудел капитан личной охраны короля, обнажив в ухмылке желтые зубы. — Сбереги ее! Убирайся в Гору, в Гору!
— Я воевал в Ирисной низине и за Гривой, на их земле! — выкрикнул Фарамир, оттесняя Двалина плечом. — Против легких лучников им нечего поставить! Прикрой тяжелую пехоту, государь, пошли меня!
В той битве пал Правитель Дейла, и сам узбад рубился, стоя на своей земле, над его телом. Кили пошел с отрядом лучников, который вел Гроин. После его гибели в самом начале боя их взял под свою руку итилиенец. Когда не перестававший счастливо улыбаться Кили бросился к своему королю в полной гудящего, потерянного, смеющегося и плачущего бездомного народа Горе, узбад взглянул на Фарамира и склонил вновь увенчанную тяжелой короной голову:
— Больше долгов между Городом и Горой нет, Фарамир, сын Денетора, сына Эктелиона из рода Хурина. Кровь связала наши земли крепче клятв. Ты волен отправляться к отцу, я освобождаю тебя от слова.
Его обнимали, благословляли, желали трудов и процветания или богатства — он не запомнил ничего. И только на границе земель коневодов, издалека узнав в седле своего брата, Стража Белой Башни, рассмеялся наконец, коротко и сухо, словно ветер роханских степей высушил ему не только горло, но и все нутро.
Над вечерней степью разливалось благоуханье тяжелых алых цветов, негромко пофыркивали лошади, заливались кузнечики. Боромир говорил, говорил об отце, об участившихся набегах на заандуинские земли, и вдруг замолчал, привлек брата к себе, сжимая в крепких объятьях:
— Говорят, ты близко сдружился с младшим принцем, брат? И как, хорошо ли черное на синем?
— Белое лучше, — ответил Фарамир, откидываясь на спину и закусывая полуссохшийся стебелек. — Лучше.
В глубоком темном небе собирались легкие светлые облака летней ночи. Через месяц ему сосватали сестру наследника короля Рохана, чьи косы были как степная трава — желты и колки. Через три дня после обручения Боромир ускакал к людям Старшего народа в Ривенделл.
***
По утрам воздух над Ирисной низиной висит, как стеклянный, застыл и звенит, пахнет дымом, листьями, поспевшим диким виноградом. Над свинцовой гладью Андуина — тучи в голубом и алом. По воде разливается неяркий молочный свет. Не дрогнет ни единый лист.
Княгиня Итилиенская придержала серую в яблоках кобылу — подарок молодого короля Рохана на свою поспешную и неловкую, будто вынужденную свадьбу. Она была девой из Великого дома короля и невестой сына великого Правителя. Ее клятвы слышали сами валар в чертогах Радости, и Мать Коней приветствовала их радостным ржанием. Став женой, она бежала ночью из Белого города, увозя бредящего в лихорадке чужим именем мужа, без благословения и согласия короля и брата.
Князь выздоравливал медленно. Он часто поднимался на недавно сложенные невысокие стены и сидел там один, щурясь на неяркое солнце. В долине распускались синие и белые цветы. Грохот войны прокатывался за перевалами Эфель Дуат — там дрался ее брат, там бился человек, пришедший с севера и заявивший о своем праве на трон Белого города.
Между Гондором и Эмин Арнен не летали вороны с вестями, не скакали вестники. Итилиенские леса замерли в тревожном ожидании. Лишь однажды со стороны Гондора пришел запыленный и уставший хорошо вооруженный и обученный отряд. Туники солдат украшали знаки Белого Древа. Тот, кто вел их, вышел вперед и положил свой меч к ногам Фарамира, назвав его правителем Гондора. Ее супруг принял службу, но на лице его не было ни радости, ни гордости. Итилиен ждал, как ждало все Средиземье.
Когда наконец прилетели орлы, неся весть о падении империи Саурона, Фарамир вышел к собравшимся на площади в настороженной тишине людям. Берегонд, командующий личной охраной княжеской четы, скомандовал своим сомкнуть ряды, но князь отпустил их движением руки. Белый отряд слаженно опустил мечи и отшагнул назад.
— Войну завершил Гондор. Гондор получил имя победителя, недра Горгорота, богатства Барад-Дура. Гондорское приграничье получит потоки беженцев, голодных, разоренных, озлобленных, не знающих нашего языка и обычаев и привыкших воевать. Я прошу вас о терпении. О милосердии. О сострадании.
— К оркам? — спросила Эовин. В полной тишине. Одна.
Тем вечером брат матери Правителя, князь Белфаласа, налил ей густого терпкого вина, темного, как сок черной ягоды, что растет в низинах у воды. Эовин пила пиво с братом и сыном короля Теодена, она выросла в свободе степи и смеялась под открытым небом. Сводчатые арки и темные вина внушали брезгливость и безотчетный страх, но она приняла кубок и выпила.
— В Гондоре готовят свадьбу, моя девочка, — сказал ей старый рыцарь. — Сейчас наследник узурпатора — истинный Правитель, но когда у него появится свой сын… — Сердце Эовин подпрыгнуло и зачастило, забилось в самом горле, и она поспешно положила левую руку на шею, чтобы удержать его бег. — Незаконно называющий себя королем Гондора, один из давно рассеянных по миру потомков боковых ветвей сгинувшего рода… Будь сильной, дочь королей. Узурпатора привел к престолу Белого города один из правителей Старших людей, Элронд Ривендельский. Арагорн, именуемый наследником Исилдура, возьмет в жены его дочь, Арвен. Это означает, что нижний город наполнится мастеровыми из Старших Людей, кузнецами, плотниками, шорниками, конюхами Старших Людей, в Верхнем городе дамы станут петь песни, носить прически и платья, как Старшие люди, и из своих медленно гибнущих лесов они переселятся в наши города и предместья, вытесняя наш народ, затмевая его, стирая с лица наших гор и наших долин… Дай Правителям новую кровь, Эовин. Фарамир не пойдет против Гондора, кто бы ни занял трон его отца и брата, Город и клятва для него — все, и в иные времена это было бы к лучшему. Но у него может быть сын...
Имрахиль опустил тяжелый кубок на стол и замолчал. Когда сгустились первые тени, Эовин поднялась и тихо выскользнула из гостевых покоев. Наутро дядя ее мужа уехал в свой гордый город у самого моря.
***
Фарамир придержал коня, и Эовин тоже натянула поводья, неприязненно отворачиваясь от спешащего к княжескому стремени пожилого желтолицего орка.
— Как идут дни твои, почтенный Хуглур? — окликнул его Фарамир.
Тот закивал бессмысленно часто, прижимая к груди руки в старческих пятнах:
— Здесь семья мой держать земля, хозяин кнез, Хуглук здесь смотреть на земля. Перевалы чисто, молодые работать, женщины копать. Хуглук и семья присягать и честно служить кнезу. Другие не так служить будут…
Эовин резковато дернула повод и склонилась к шее кобылы, пряча брезгливость и ярость. Муж принимал на землях княжества весь сброд, рвущийся с мордорских гор, давал им землю, требовал присягать и трудиться, за труды платил гондорским серебром. Беженцы грызлись между собой, деля работу и место, но в приграничье все еще держался относительный порядок, которым был горд Фарамир и который хвалил его дядя Имрахиль. Эовин он повергал в ярость. Почему не выжечь этих тварей огнем! Огня! Огня в их жалкие лачуги, выгнать их грязных темнокожих женщин с золотыми зубами, не пускать их жалких грязных детей играть с маленькими подданными Гондора! Однажды здесь будут играть ее дети, истинные наследники трона.
— Госпожа… — Эовин вздрогнула и вырвала стремя у заискивающе улыбающейся женщины. Та подошла тихо и отиралась у бока серой, пока Фарамир слушал косноязычные разглагольствования желтого старейшины. — Госпожа… погадаю на будущее, как счастлива будешь, расскажу… сыновей посчитаю…
— Можешь прочитать, сколько у меня будет детей? — спросила княгиня, вздергивая подбородок.
— Ручку дай мне, Белая госпожа, все скажу, ничего не утаю, муж у тебя добрый, и к своим, и к чужим понимание имеет, таких рыцарей мало, любить ты его не любишь, жалеешь, терпишь, другого ждешь, а синий цвет тебе к беде будет…
— Что ты мелешь! — выкрикнула Эовин, и Фарамир обернулся к ней, изумленный и привычно мягкий. Не в силах выносить его взгляд, она сжала коленями бока серой, и та понесла ее вперед, прочь от удушающей бедности временных лачуг, от чужаков на чужой ей земле, от ужаса прощального оскала войны.
На приграничную заставу она вновь вернулась, когда солнце опустилось в тихие болотистые берега Андуина. Над стоянкой пахло дымом и паленым мясом. Эовин отдернула тряпку, затягивающую вход, и решительно шагнула внутрь.
— Госпожа! — вскрикнули в темной копошащейся глубине. Навстречу ей поспешил желтолицый Хуглук: — Кнезина! Здесь безопасно, нет опасность у Хуглук, но одна ночь госпожа, как одна…
— Молчи! — приказала Эовин и сжала руки в кулаки, высоко держа голову. — Позови женщину, что гадает у вас. Я хочу ее видеть.
Внутри убого шатра и за его тонкими, ни от чего не хранящими стенками шуршали, хрипели, ругались и переговаривались. Эовин стояла, глядя прямо перед собой, и ждала. Женщина подошла тихо, скользнув ладонью по сжатой руке Белой дамы. Княгиня Итилиенская резко втянула вонючий теплый воздух сквозь сжатые зубы.
— А расскажу, расскажу, — захрипела и забулькала женщина орков. Эовин в ее бормотании чудился смех. — Расскажу, расскажу. Когда сына короля твоего в землю положили, рубаха его синей была, и жених твой плечи твои в синие звезды завернул, а черноглазый невысокий воин живет под сводами, в синем ходит, смеется открыто, любит жарко…
— Когда у меня будут дети? — прошептала княгиня, кладя руки на живот. — Когда у меня будет сын? Сколько у него будет братьев?
— А не будет, не будет у тебя в руках ни пеленки, ни рябины, пустая ты, все тебе война выжгла, не принесешь князю сына, отпусти его, отпусти, отдай синюю рубашку… — Тени закружились вокруг княгини, сгустились у входа, захохотали, захрипели, завыли: «Нет, нет, нет! Не будет, не будет, не будет тебе ни пеленки, ни рябины! Ни рябины! Нет! Хах! Аштлаг! Ту-глук! Хах!»
— Врешь, ведьма! — выкрикнула княгиня, вырываясь в живительную прохладу обычной синей ночи холодного горного лета.
Поводья она бросила подбежавшему конюху из Белого отряда и спросила, улыбаясь, разгоряченная быстрой скачкой: «Где капитан Берегонд?»
— Госпожа…
Гондорец шагнул к ней, факел в его руке вырвал из тени Белое Древо на доспехе, лизнул начищенные пряжки ремней.
— На меня напали сегодня вечером у Туманного перевала, — спокойно сказала княгиня. — Безопасность наших людей требует, чтобы к завтрашнему утру там не осталось ни одного из народа орков.
— Там селение, госпожа… женщины, дети…
— Ни одного! И не стоит волновать моего супруга известиями о моей безопасности. Ведь все прошло. — Она засмеялась и пошла к внутренним воротам нового замка, перекинув волосы на грудь.
***
Этейвин была похожа на княгиню Итилиенскую, как похожи в весенней степи синие колокольчики. Их бабки были сестрами, и четыре поколения ничего не смогли изменить ни в их высоких скулах, ни в рахрезе глаз. Эовин приходила каждый день, вглядывалась в ее лицо сухими лихорадочно блестящими глазами и смеялась отрывисто и резко. В один из таких дней она сама заплела ее сухие желтые волосы в косы и забрала в тихие туманные низины на границе, в замок своего мужа-князя. В тот вечер у княгини чуть дрогнули пальцы, когда она поднесла ему заздравную чашу теплого густого вина с травами. Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. К рассвету жена Правителя вывела разомлевшую и сонную девушку своего дома из своих покоев, прошла внутрь и легла, не раздеваясь, на все еще хранящую тепло половину кровати. Одну руку она положила на живот, другой бездумно рисовала на влажной простыне очертания крупных низинных ирисов с тяжелым дурманящим запахом, что растут здесь повсюду на берегах Андуина. В эту ночь, и в следующую, и несколько десятков ночей после она видела на изнанке прикрытых век руки мужа на тонком девическом теле, провожала своим дыханием тонкую дорожку испарины, сбежавшую по его спине вниз, слушала его тихий и ласковый голос, ставший непривычно хриплым. Называющий ее имя, говорящий с ней — и не с ней.
Через две луны над Эмин Арнен подняли флаги с Белым Древом - княгиня была в тягости. Поздравить князя стекались переселенцы с востока и пахари с земель, не тронутых войной, приходили молодые и старые, женщины, остро пахнущие угловатые подростки, старухи в цветных платках. Все пили здоровье молодой четы, славили Варду Элентари, пуская по волнам тяжелые венки из травы и листьев, желали наследнику легкой дороги к свету звезд. Эовин из дома Эорла улыбалась каждому, протягивая руки, почти полностью скрытые в рукавах широкого одеяния, гладя по головам малышей, даря безделушки из речных жемчужинок девушкам. Луна еще пять раз зашла, прощаясь, за снежные плечи Миндоллуина и вернулась, сменив обличье, когда из Гондора прискакал вестник.
— Ты не должен ехать! — Она схватила мужа за руки, потянула их к своей груди, избегая касаться обмотанной несколькими слоями ткани талии. — Ты не можешь оставить меня. Они уже убили твоего отца, твоего брата, твоего Белого Города нет больше, там засела кукла, в которую играет дочка эльфов, и она тебя убьет!
— Эовин, — он коснулся губами ее волос, как делал всегда, и лишь сейчас эта ненужная нежность резанула ее по сердцу, — Эовин. Я присягал своей стране…
— … и своему отцу! А они, они убили его, сожгли, я знаю!
— Война закончилась, Эовин…
— Она никогда не закончится! — Зажав себе рот рукой, княгиня выбежала из покоев мужа. Очертания белых древ на черных знаменах Гондора тихо скрадывали мягкие вечерние тени.
***
Шаги гулко прозвучали в темном коридоре. Кили, Первый военачальник Эребора и Семи королевств казад вошел в Зал Торина и склонился перед королем.
— Мы одни, — вполголоса сказал ему брат и протянул кубок. — Пей.
— Государь. Позволь мне…
— Не позволю. Эта вина на мне, я не верил вестям и до последнего не думал, что король, — он коротко рассмеялся, — король Гондора… Я слишком поздно отпустил тебя, это моя вина. Пей, Кили. Никто не сделал бы большего.
— Я не успел.
— Второй раз на Пелленорском поле славно спели наши рога. Ты уплатил дань.
— Я не успел!
— Это чаша памяти — славного воина и доброго друга. Пей. Ты привез его жену?
— На княгиню со свитой напал отряд легковооруженных лучников, что были одеты, как орки, говорили, как орки и побросали в грязь оружие орков.
— Он еще и глуп, наш Эльфинит... После всего, что Фарамир сделал на границе, поверить в то, что на отряд под его флагом нападут орки? За кого он нас держит? — Фили замолчал, нахмурившись, словно от боли. — Белая дева?..
— Мертва… — Кили прикрыл глаза, вспоминая огромное алое пятно на рубашке княгини, кровь на траве и на низинных ирисах. — Но мальчик жив. Служанка сказала мне, что достала его из чрева мертвой матери. Прямо там, в поле. Они решительные девочки, эти коневодки. — Как она цеплялась за его руки, едва стоя на ногах, и пихала ему скомканную окровавленную тряпку, и как он не понимал, что она говорит на неизвестном ему языке людей, пока измазанный в крови и слизи сверток не зашевелился под его пальцами, рождая ужас, отвращение и мгновенный острый восторг. — Сын Правителя Гондора гостит нынче у тебя, государь.
Фили поднялся, отошел к аркам вдоль аллеи королей, постоял там, опустив голову, повернулся и хлопнул в ладоши.
Звук отразился от высоких сводов, рассыпавшись на сотни маленьких хлопков, множась и стихая в переходах и галереях.
— Вина! Сегодня мы пьем память, сегодня мы пьем славу. И выпьем за Гондор! Послать слово Государю Эльфиниту: казад согласны на предложение торговли и надзор за дорогами.
Кили вскинул голову:
— Ты… ты?
— Нам нужен мир теперь, брат. Мир на краткие тринадцать лет, что пронесутся в заботах и радости. А когда мальчику положат имя, мы отошлем его брату матери, в Рохан, как и положено бастарду королевской крови.
— Чьей крови, Фили?
— Моей. Пей, брат. Сегодня ты пьешь свою боль, завтра мы выпьем грядущую славу.
***
Говорят, мальчик от крови короля казад получил из рук союзника своего отца меч и имя, и не было воина усерднее и наездника ловчее Эльборона из Эребора, которого отец и дядя называли Борином, как принято у этого сурового, живущего своими законами народа.
Говорят также, что Этейвин, та, что не испугалась открыть ему путь к свету звезд, так никогда и не увидела высоких сводов Королевства-под-Горой, оставшись навсегда в поле рядом с сестрой и госпожой, и Берегонд, Страж Белого древа, капитан охраны князя Итилиенского долго сожалел о ее светлых косах.